[qwertyu-io-p]

Анна Петренко
("Аткин")

***

Что такое счастье? Счастье есть. Обратной дороги нет, но счастье все равно есть. Что такое счастье? "Это каждый понимает по-своему". Счастье- когда светло на душе. Когда просто светло на душе. Отчего тогда может быть светло? Отчего? Мне светло оттого, что есть люди, такие же сумасшедшие, как я, такие же странные. Я понимаю их, я чувствую их, они дарят мне счастье тем, что жили, живут, тем, что (я знаю!) будут жить. Значит, я не одна, значит, все не зря. Значит... Это неправильно - так говорить, но я все равно скажу, чтобы хоть на словах... Значит, смерти нет...

***

Ты мне никто.
В глазах зеленых
Плеск океана,
Волн соленых.
В облезлой хате -
Серый цвет.
Ты мне никто.
Любовь - так мало.
Война по жизни
Разбросала.
По казематам -
Много лет.
Ты мне никто.
А кто мне нужен?
Бреду я
По московским лужам.
Ищу на жизнь свою
Ответ.
Ты кто-то мне!
По всем приметам.
Но в языке -
Ни в том, ни в этом -
Такого слова
Просто нет.


Сергей Соловей

***

Выступал я в защиту России
В Риге с антифашистскою акцией
И меня латыши осудили
На 15 лет с конфискацией
ФСБ и МИД настучали
Латышам чтоб те были готовы
А потом напоказ выручали
И вернулся в Россию я снова
Но конвой сменился конвоем
Был этап были хаты транзитные
В своем сердце злобу утратив
Я пил чифир и брагу с бандитами
И пока меня не сгноили
В лагерях по гэбэшной указке
Я срываю с кремлевского рыла
Демократии сладкую маску

ОРДА И ГОРОДА

***

Только холод и тьма
И чудовищный город
Для сознанья - тюрьма,
Для души - лютый голод

Здесь отравленный дождь
Стоки ядом наполнил
Здесь кислотная ложь
Льется в радиоволнах
Город мертво живет
Смогом небо поганя
Набивает живот
Человеко-рублями

Нет ни ночи, ни дня
В его мраке тревожном
Город ждет лишь огня
Что его уничтожит

***

город - истинный ад
для души и ума
сквозь сознанья фасад
прорывается тьма
ночь последних времён
ядовитый дурман
все события - сон
все слова здесь обман
и вокруг никого
многолюдный поток
в паутине его
человек одинок
миллионом огней
излучается страх
правит властью своей
зло в больших городах


Лариса Романова
("Кипиш")

***

...Рубашка штанишки
Дымит и фонит
В зубах почерневших
От вечного чифира
Я улыбаюсь читая
Дорогие мне мульки
И плачу от злости
Так ненавижу козлов
С мифом все делают
Молятся слепо
И камни кидают
Обжигают равнодушием
И греют любовью
Каждый творит
Свой собственный миф
Мне стало все по хуй
Как подсохшему будде
Что выросло то выросло.

***
Н.Р.

...Перебирай перебирай бусинки на четках
Каждая бусинка пусть год твоей жизни
Рассыплются бусинки что от нас останется
Зай, ты знаешь я думаю что
Ниточка
На которую они нанизаны.

***

Как не ослепли до сих пор
Глаза
Какой есть высший смысл
В дерьме
Чем загрузить усталый
Мозг
Зачем ты тычем истиной
Ботве
Куда девать фантазий
Бред
Каких просить богов
За вас
Что было раньше это
Жизнь
Что будет дальше это
Фарс

***

Через паутину веток
И белое зимнее месиво
И унижение каждого дня
Через потуги рвется
Наружу ребенок и кровь
Гримаса потери я
Суть улыбки на том
Что вы зовете лицом

***

...Опять перемирие
Короткая передышка
Находим в борьбе
Кайф мазохистов
Он нам заменяет
Что-то другое
Боишься ответа
Я - тоже

***

Зачем на всевозможные засовы
Мы запираем души и умы
Мы сами камни этой образцовой
Фальшиво-показательной тюрьмы

Кругом плюем поганых слов мокроту
Из грубых досок сбит лица фасад
Мы просто прячем внутреннее что-то
Что кровоточит если ранят наугад

***

Веной рваной - по губам
Правдой-маткой - по лицу
Не вернусь я прежней к вам
Мир во мне спешит к концу
Простынею на ветру
Хлопнет он, и я лечу
Если вдруг глаза протру
То от боли закричу
В клетке дня наградой ночь -
Что не слышно тормозов
Тут есть дочь там тоже дочь
Где руины глупых слов
Пусть клянут меня враги
И скорбит по мне родня
Здесь за каменной стеной
Верю в нас мои друзья

Кактус

Спать нельзя ни в коем разе. У Курского присесть негде. Так что волочусь за кучкой бомжей - куда выведут? Солнце пятнами на зеленой поросли, такое солнце, от которого загар грязный. Точно, вывели на пригорок, перегороженный рабицей. Валяются бомжи и молодежь, типа нью-панки. панков больше нет. После освобождения не видала. Сижу на земле, спина в рабице, пью Редс и хаваю какой-то очень стремный "Пирожок с...". Здравствую, тыр-тыр-тыр, спустя год.
Сегодня день осенний, а вчера стояла такая жара невесенняя, что шлак весь высох. Дождь редкими и крупными каплями. Бомбами, оставляя воронки. Рыхлит и рыхлит , шлак рассыпается по краям воронок от падения дождевых бомб. Хорошо - сальные нестриженые волосья мокнут, Кип закидывает их назад и прилизывает ладонью. Вчера. Распахнула окно и моет. Напротив вечная туса у подъезда. Сорок первая передовая во вторую смену. Ее белобрысая голова, крашеная, так. А рядом... Таки-сука! Кип стирает зимнюю пыль. Мелкие черные точки, как говно тараканье. До скрипа, до блеска. Душу бы так отдраить.
Кип топает в пятый. Лафа, ПВР сосредоточие москвичей. Кентухи дорогие. В курсе - у Кипа депрессняк. В ПВРе пятого - мягкая мебель, на диване уже накиданы одеяла, телек молчит, врублен центр. Кофе децл и разговоров. Потом - в одеяла, "Кино" на всю, "Смысловые" и "7Б". Мама, мы все тяжело больны. Диагноз. Исключительно 7Б.
Завтра. работа. В штаб. Столько раз в штаб, что не надо помнить, зачем туда ходить. В штабе расцвел кактус. Еще ни одной травинки не выродило это богом забитое Головино, а он, кактус, в зоновском штабе - взял себе да расцвел! Красный ядовитый, вызывающий и дерзкий такой семилистник, на ножке. Кип аккуратно снимает ножку со стебля. В олимпийку, внутрь, горящий, как Кип, цветок. Виски горят. И шея, потому что подрана станком. Кип все же подстриглась. Стригла Малая из сто двадцать первой.
Место Кипа в цехе - перед шьющей, упивающейся скоростью, обгоняющей самую жизнь беспросветную бригадой. Рядом обычно Раджик мелует. Цыганка, смуглая, с сумасшедшей белозубой улыбкой. Раджик клевая, только сейчас вот ее нет. Стоит в центре ленты. Там ее... Все думают, что они спят. Да ни фига. Любят друг друга и не спят. И такое здесь бывает. Подходит наконец. Радж, тут тема. Что-что. Знаешь малую, соседи, сто двадцать первая. Сделай красиво. Радж улыбается и убегает. Радж инвалид, эпилептик.
Вот теперь май. Брызги зеленым в промежутках бараков. Праздники. Центры вытащены в окна секций, колонки рыгают звуками. У каждого - своя музыка. Кип и Малая идут. От барака к бараку, к отоварке, и к прачке, и вкруговую мимо помойки... Ныряя и выныривая из каждой из звуковых волн. Следующая накрывает, друг друга не слышно. Предыдущая бьет в спину злобным эхом. Бла-бла-бла.
А потом каждый пошел своей дорогой. Кип через четыре месяца. Малая - через полгода.

Царевен-Лягуш

Бывает, что малявы от политзека к политзеку следуют через адвокатов. Если есть промежуточное звено. Если с ним, звеном, все ровно.
Не так, как вышло в этот раз. Маляву никогда не увидит адресат. Звено выпало из логической цепочки. Впереди - шмон.
Кипа ведут к самому Царевну-Лягушу. Маленький листочек жжет кипову ягодицу. Сосунок-стажер останавливается перед кабинетом, млея от важности момента. Поворота ручки двери в царские покои.
Царевен-Лягуш сидит на противоположном от Кипа конце стола. Длинного, уставленного высокоспинными стульями красного дерева, сбитыми под широкие фээсбэшные седалища.
По государеву велению сделался, видимо, Царевен-Лягуш человеком. Таких же, как мы, размеров и форм. Все остальное не прошло полного превращения.
Грязные киповы хаки тонут в ковровом ворсе. Замечательно-восточное творчество. Наверное, подарок от какого-нибудь хача-Лягуша нашему.
Земноводные глазки бесстрастно обозревают нагломордное лохматое чудище напротив. Кип смотрит Лягушу прямо в глаза. По-другому невозможно сделать то, что надо сделать.
Лягуш разевает ротовое отверстие, губы гулко, со свистом хлопают с разной быстротой.
Кип старается не шевельнуть предплечьем. Ладонь, как лодочка, неуловимо нежно скользит по засаленной ткани к карману.
Лягуш вещает о покаянии. О чистосердечном признании. О том, что давно пора возлюбить себя, только себя.
Пальцы у Кипа проворные и ласковые. Прорезь кармана. Кончики пальцев намертво зацепили скрутку письма.
Лягуш вошел в азарт. Похоже, он близок к оргазму. Он плюет и шамкает про лишение родительских прав. Про деда, который у Кипа - ого! - какая шишка. Что впрочем не поможет. И вообще из такой семьи... Вот гондон.
Кип позволяет себе опустить взгляд. Секунда. Глоток воздуха. Ветер с озер в смрад болотных испарений. Буковки любимые. Как у первоклассника. Господи, наконец-то вместе в Зазеркалье. Нет больше удушливого одиночества клятой псевдосвободы. Буковки родные - другу. Еще секунда. Крошечные катышки один за другим тонут в бездонной глубине Востока. Сыплются в надежное нутро пестрых волокон. Плевать, из чьих мокрых лап и в чьи пропутешествовал последний раз этот ковер. Делали его, конечно, хачи-трудяги. Спасибо им.
В одиночке тюремного стационара Кип пробует медитировать. Ни хрена не выходит. Приходится в третий раз читать Троцкого, "Преданную революцию". Других книжек нет. Красиво рассказывает. Только рожа на обложке отталкивающая, хитрая. Не внушает доверия.

Дельфины

Трое идут вдоль побережья. Месяц март двадцать первый век.
По подъему разбросаны разбросаны заборчики, все в граффити. Против вилл на этом берегу. Против буржуев. Буржуи, суки, берегов не видят. Граффити. Смешно. Тут необходимо физическое истребление.
Трое спускаются к одесскому пляжу "Дельфин". По асфальтовой узкой дорожке. Кто-то сказал, или кто-то молча вспомнил - Герасим по этой дорожке бегал. Традиция здесь такая. Пробег вдоль моря. В теплое время года. По одесскому берегу, и дальше, дальше куда-то там...
Вышли к "Дельфину". Внизу море, неприветливо смотрит на них, троих. Одинокий дом слева странный. Жилой. Шлакобетонный. Темнокоричневый, как хорошо подсохшая юшка. Дом гордо машет этому морю белыми занавесками. В пляжном кафе пусто, не сезон. На стене намалеваны два огромных синих дельфина.
Герасим. Прикол. Валяется Герасим на "Дельфине", в плавках. Загорает, в общем. А рядом СБУшники, типа, отдыхают. Загорают, наверное. В костюмах пэша.
"Мой черный человек в костюме сером".
Политзек Александр Герасимов. Арестован в 2002ом, в Одессе. 12 лет особого. Житомирская исправительная колония.
Два дельфина глупо улыбаются со стены. Небо и море слились хмурым и серым целым. Мост через вечность.

Библейские мотивы

Иуда явился на суд. Только он судит, а не его. Я встаю и мокрыми руками обхватываю прутья своей клетки. Я его спрашиваю. Один вопрос. Он поворачивает бледное, изможденное наркотой лицо, и смеется. Иуда аккуратно одет, гладко выбрит, голос журчит негромко и как-то нежно. Суд в Иуду влюблен. Как мастурбатор - в порно-кино.
Потом, на воле, один человек - хороший человек, кстати, - сказал мне, что на самом деле Иуда был самым любимым учеником Христа. И остался любимым Им. Потому что несет самый тяжелый крест мученичества, ведь иудино имя проклинают повсеместно и в веках.
Я подумала - неужели это правда? Зачем тогда вообще жить?
Здесь иуде несть числа. Каждый день он улыбается мне сотней лиц вполоборота. Интересно, сколько нас, вбивающих гвозди в его предательский крест.

Сеанс СМС

-Как освободишься - позвони
-Я о тебе думаю почему все так это не из разряда вопросов

-С днем рождения нового светлого дня днем все виднее
-Жизнь продолжается и вот в ней ты есть ребус это и притягивает

- Позвони мне позвони
-Были на митинге стерт твой новый номер

-Всем кто ложится спать спокойного сна а я читаю Савенкова
-Есть путь где смерть и неизбежность как любовь и революция лишь бы не сбиться

--Жизнь дерьмо а смерти не бывает вот это страшно
-Заверши черные полосы ты же бог

-Я не могу изменить реальность не выходит
-Все мосты всегда горят такая выпала фишка

-Да пребудет с тобой воля моя. Благословляю